Ностальгия - Страница 5

– Чего, думаешь, заварушка будет? – Я понижаю голос.

– Тоже мне тайна, – хмыкает Гус. – Однозначно будет. Все бы ничего, но эти их лозунги «Шеридану – демократическое правление» да «Долой имперских оккупантов»… Сам знаешь, Генрих и не за такое в пыль растирал.

– Давно пора, однако, – задумчиво замечаю я.

Гус только молча кивает.

За разговором мы незаметно опорожняем несколько кружек. Приятное, легкое опьянение охватывает меня. Я всегда был слабоват на спиртное. Бар постепенно наполняется народом. Голоса, смех, звон посуды и музыка начинают сливаться в неповторимый звуковой фон, присущий небольшим забегаловкам. За этим фоном я не сразу слышу трель коммуникатора. Ника. Я совсем забыл про нее.

– Ты где, чудовище? – спрашивает она.

Гус с любопытством косится на ее лицо.

– Я в «Треске», кошка, – говорю я с улыбкой. – Встретил старого друга.

– Алкоголик, – шутливо выдает Ника. – Познакомил бы нас, что ли?

– Конечно, милая. Дорогая, это мой друг Эрнесто Фар. Уорент-офицер морской пехоты. Эрнесто, это Ника Шкловски… мой близкий друг.

– Рад знакомству, мисс, – склоняет коротко стриженную голову Гус.

– И я рада, Эрнесто. Вы посетите нас сегодня?

Все-таки Ника бесподобна. Откуда эта интонация у дочери мелкого имперского служащего? А эта улыбка?

– Увы, мисс, не сегодня. Через час я должен уехать. Мне очень жаль, – чопорно говорит Гус.

– И мне жаль, Эрнесто, – цветет улыбкой Ника. Поворачивается ко мне. – Ты заедешь за мной, чудовище?

– Да, через часок, дорогая.

– Я уж подумала, ты меня бросил, – хихикает Ника. Улыбается Гусу и обрывает связь.

– Не дождешься, – говорю я, пряча коммуникатор в карман.

– Ну все-таки жизнь твоя не так пуста, – подкалывает меня Эрнесто.

– А то!

Оставляю Гусу свой номер. Беру с него обещание позвонить сразу, как только будет в Зеркальном.

– Слово! – божится Гус.

Я смотрю в его лицо, продубленное солнцем, битое морским ветром и песком. На мощные желваки. На морщины вокруг глаз. На седые виски. Гус не то чтобы сильно сдал, но стал как мореное дерево, что ли. В нем трудно узнать того, прежнего, молодого и бесшабашного Гусеницу. Трудно, но можно.

– Береги себя, унтер. Не подставляйся, – прошу я его.

Он смеется в ответ. Глаза его серьезны.

– Да брось, Француз. За меня теперь в говно лезут тридцать лбов типа тебя, только умнее. А я иду тихонько сзади и даю им подсказки, как не испачкаться. Все будет нормально.

Мы крепко жмем друг другу руки. Я расплачиваюсь за выпивку. Автопилот выводит машину в расступившийся уличный поток. Мне хорошо и грустно. Гус, старая ты сволочь… Как, однако, тесен мир…

5

– Мне понравился твой друг, – сообщает Ника, прижавшись щекой к моему плечу. – Он чем-то похож на тебя.

– Такой же старый? – уточняю я.

– Ты не старый. Ты зрелый, – возражает она. – Сколько можно повторять?

Я легонько прикасаюсь губами к ее лбу. Обвиваю рукой плечи. Ника закрывает глаза и тихонько улыбается.

– Маленькая лгунья.

«Форд» уверенно петляет по городским развязкам, приближая нас к дому. Многоцветные зеркальные башни возносятся над нами к самым облакам. Отражаясь от полированных граней, вечернее светило яркими брызгами разлетается по соседним башням, снова многократно дробится и каскадами света сваливается на нас. Сколько живу в Зеркальном, все не могу привыкнуть к этой красоте. Свет слепит глаза и не дает увидеть ничего, кроме ярких разноцветных лучей, скрывающих грязные подножия великанов и многочисленные полицейские патрули вокруг. Огромные рекламные сполохи возникают в воздухе, манят, чего-то обещают, пронзают звучными аккордами, цветут улыбками и довольными лицами. Мы проносимся прямо сквозь них. Некоторые еще и пахнут: духами, пряностями, свежим морским ветром. Иногда банальным пивом или жареным мясом. Каскад запахов обволакивает нас, мы несемся сквозь соблазнительные ароматы, и запах волос Ники смешивается с ними.

Машина крутит стремительные спирали, спускаясь по огромному серпантину сквозь мешанину транспортных уровней. Автопилот выбирает кратчайший маршрут. Я редко включаю систему безопасности, не включил и сегодня, и теперь центробежная сила валит нас на мягкие подушки, дурачась, мы барахтаемся на них, пытаясь подняться и освободиться друг от друга, но машина закладывает очередной головокружительный вираж, и Ника снова, смеясь, утыкается мордочкой в мой бок. Движок набирает обороты. Над нами опускается крыша, сразу отсекая шум ветра. Место, где мы едем, не считается безопасным. Здесь могут бросить из окна в проезжающую машину бутылку или чего похуже. Просто так. Без повода. Семидесятая улица, с первого по восемнадцатый уровни, широкой дугой охватывает южную границу Латинских кварталов. Тут нет рекламных голостендов и воздух пахнет отнюдь не пряностями. Цветная ароматная жизнь остается где-то вверху, почти невидимым отсюда пятнышком света. Останавливаемся на перекрестке, пропуская тяжелый мусоровоз. Рядом с визгом тормозит здоровенный открытый джип. Четверо смуглых парней, потягивая наркопиво, белозубо скалятся в нашу сторону. Взгляды их липкие, как патока, они похотливо ощупывают лежащую у меня на плече Нику.

– Сеньор, не хотите помыть машину? – издевательски спрашивает один из них, перекрикивая звуки заунывной аритмичной музыки.

Я молча отворачиваюсь. Игнорирую откормленного крысеныша. Под сиденьем у меня разрешенный к ношению короткий автоматический дробовик. И я неплохо умею с ним управляться. Левая рука удобно ложится на отполированную рукоять. Но разборки с местной, прикормленной бандами полицией мне ни к чему. Чувствую, как напрягается на моем плече Ника.