Ностальгия - Страница 6


К оглавлению

6

– Все нормально, солнышко, не волнуйся, – шепчу я ей.

– Папаша, отпусти дочку развлечься! – вопит другая образина. Глаза его совсем свело в кучу от принятой на грудь ударной дозы, он с хрустом мнет пустую банку и швыряет ее мне под колеса. Идиотское блестящее кольцо свисает с его ноздрей.

Отпускаю дробовик, выставляю руку в окно и показываю образине поднятый мизинец.

– Ты на себя в зеркало давно смотрел, урод? – спрашиваю я. – Сходи в зоопарк, там у макаки как раз течка.

Автопилот трогает вперед. Ускорение вдавливает нас в сиденья. Джип дымит лысыми покрышками, с ревом стартуя следом. Дружный мат озверевших обезьян быстро остается позади. Куда им тягаться с моим «секундо». Еще через десять минут мы вырываемся из мрачных глубин и летим вверх, навстречу цветному водопаду. Полицейский кордон на блокпосту тормозит нас, но усталый коп в темно-синей броне, сам явно из верхнего города, едва взглянув на нас с Никой, машет рукой – «Проезжайте, мистер».

Дома Ника кормит меня острым салатом из побегов бамбука и свининой в кисло-сладком соусе. Мы запиваем ужин легким вином. Я обожаю смотреть, как она ест. Маленькими кусочками, почти невесомыми. Еда словно тает у нее во рту. От вина губы Ники становятся такими сочными, что я, не в силах удержаться, склоняюсь через стол и, несмотря на ее отчаянное сопротивление, целую их.

– Дикарь. – Смеясь, она отталкивает мою голову и сует мне в рот кусочек мяса. – Вкусно? – спрашивает она с надеждой.

– Обалдеть! – с готовностью подтверждаю я и старательно жую, хотя меня с души воротит от китайской кухни. Но ради Ники я готов съесть любое национальное блюдо. На фоне того, что нас учили жрать на учениях в Корпусе – жаренных на костре личинок да сырых змей, – любая кулинарная прихоть моей кошки кажется детской шалостью.

Едва прожевав, Ника кричит домашней системе:

– Железяка, музыку!

– Не «железяка», а «жестянка», – поправляю я.

– Какая разница, она меня и так понимает. – И, подтверждая ее правоту, комнату заполняют гулкие рокочущие звуки. В этом году в моде какое-то подобие африканских ритмов. Не самый плохой вариант, надо признать. Года два назад молодежь тащилась от «природной музыки» – повизгивания и попукивания под аритмичные звуки инструмента, голос которого напоминает хрюканье лесного кабанчика.

Поужинав, поднимаемся на верхний ярус смотреть закат. Среди искусственных пальмовых аллей на крыше нашей башни прогуливаются парочки. В зарослях шумно резвится молодняк. Мы с Никой чинно, под ручку, подходим к стеклянному ограждению. Молча стоим, обнявшись. Море красно-зелено-желтого огня цветет вокруг нас до самого горизонта. Верхние ярусы еще брызжут яркими отражениями, но снизу к ним уже подбирается чернильная тьма. Зрелище тонущего огня гипнотизирует даже меня, закоренелого циника.

6

Ника уютно посапывает рядом, свернувшись калачиком. Водопад ее волос разметался по подушке. Слабенький свет ночника усиливает черными тенями ее рельефные выпуклости и впадинки. Моя кошка не любит спать в темноте. Я лежу рядом, голова на локте, и любуюсь ее совершенными формами. Тело еще ощущает ее горячие прикосновения. Пряный запах недавнего секса щекочет мне ноздри. Ника не любит принимать душ после этого. «Я хочу чувствовать наш с тобой запах. Он такой настоящий», – сказала она год назад, после нашей с ней первой близости. Я ласкаю взглядом ее матовую кожу, глаза спускаются вниз, на ее чудные округлые бедра, на согнутые в коленях и поджатые к животу длинные, тонкие в кости ножки. И волна желания снова бродит во мне, словно я сбросил с себя лет двадцать, и мне хочется прикоснуться губами к ее розовому соску, и почувствовать ее трепет, и ощутить во рту ее жадный язычок. Но мне так жаль ее будить, мою хрупкую фарфоровую статуэтку, мою приносящую удачу дикую кошку, и я молча любуюсь ее телом и мечтаю, как она, сладко потянувшись, поцелует меня завтра утром.

Мне не спится. Гус не идет из памяти. Стараясь не разбудить Нику, я осторожно перекатываюсь на спину, закидываю руки за голову и, прикрыв глаза, тихонько рассматриваю свои черно-белые картинки. Память возвращает меня в Корпус. Черт возьми, неужели это было со мной? Десять лет, от звонка до звонка. Когда-то я мечтал вырваться из однообразной военной рутины. Гус всколыхнул во мне что-то, что, как я думал, давно усохло за ненадобностью. Вспоминаю, как пытался улететь с Шеридана после увольнения. Устроившись в гостинице, три дня я не мог заказать билет – мне вежливо отвечали, что система бронирования временно недоступна. Затем, смекнув, что дело нечисто, я поехал в порт, где купил билет на грузопассажирский рейс, который отправлялся через сутки. И надо же было такому случиться, что на следующий день мое такси сломалось по дороге в порт и диспетчер не смог найти мне свободной машины. Челнок взлетел без меня. И началось. В автобусах, следующих в порт, не оказывалось свободных мест. Бюро проката, все, как одно, не давали мне в аренду автомобиль, мотивируя это тем, что я не гражданин Шеридана. Диспетчеры такси извинялись и сообщали, что не могут выполнить мой заказ ввиду непредвиденных обстоятельств. Авиакомпании сообщали мне, что мой рейс задерживается на неопределенное время, а затем извещали о времени регистрации буквально за час до взлета челнока. Военная полиция встречала меня на границе порта и приглашала пройти с ними «для выяснения личности». Полиция задерживала меня для проверки документов за несколько часов до отлета, часто прямо у входа в гостиницу. Мои деньги утекали как вода, а я все болтался между гостиницей и портом, когда на попутках, когда кружным путем, а однажды даже пешком протопав десять километров от соседней деревушки. Кончилось это тем, что меня перестали пускать и в гостиницы, ссылаясь на отсутствие мест. И тогда мы заключили негласное соглашение. Я и СБ. В очередном дешевеньком номере я сообщил выключенному коммуникатору: «Ладно, засранцы, ваша взяла. Я не уеду с вашей сраной планетки. Как поняли, прием?» Так что полиция резко оставила меня в покое и хотя бы проблема с жильем отпала. Но это было еще не все. Через три месяца после увольнения на меня накатило такое жгучее желание вернуться в свою роту, что я начал надираться по вечерам до беспамятства, лишь бы избавиться от кошмаров, которые снились мне ночами. В них я снова носил сине-зеленую броню и с наслаждением жрал синтетическое мясо из сухого пайка, запивая его горячим эрзац-кофе из саморазогревающейся одноразовой чашки. Надолго это не помогло. Однажды ночью, пьяный в дым, я очнулся у КПП базы от шума отъезжающего такси. Как я тут оказался – ума не приложу. Взбеленился я тогда не по-детски. «А вот с этим – хрен вам, ублюдки!» – громко сказал я в ночную темноту, несказанно удивив часового, и пешком отправился до ближайшего городка. Теперь каждый вечер я проглатывал пригоршню транквилизаторов, отключал коммуникатор и проваливался в сон, больше похожий на беспамятство. Иногда я просыпался на полу. Даже однажды у порога номера. Видимо, во сне пытался добраться до своей части. Но ударная доза химии нарушила связь между ногами и мозгом, и тело смогло доползти лишь до двери. Через месяц пытки, уже слабо соображавший, кто я и что со мной, я почувствовал, как меня постепенно отпускает. Очевидно, гипновнушение, понуждающее к возвращению в часть боеспособного обученного рекрута, было рассчитано на короткий период. Вот так я и стал мелким коммерсантом на провинциальной планете с хорошим климатом.

6