– Сэм, включи чего-нибудь повеселее, – прошу я, и визор шарахает в зал гулким ритмом, запахом мускуса и сладкого пота от извивающейся в танце полуобнаженной смуглой женщины.
Даже Лейла поднимает голову и заинтересованно разглядывает тропическую секс-бомбу. Я же беру вторую кружку и в три глотка осушаю ее наполовину. Смотрю на часы. Еще час – и можно ехать за Никой. Я представляю, как снова будет вечер вдвоем, она и я, а потом ночь, и от накатившего ощущения ее сильного тела мне хочется броситься в машину и забрать мою кошку из ее офиса прямо сейчас.
– А ничего, уютненько тут у вас, – звучит над ухом странно знакомый голос.
Я поворачиваюсь и нос к носу сталкиваюсь с сержантом Корпуса морской пехоты в нелепом штатском прикиде. С Эрнесто Фаром, или с Гусеницей. С Гусом, собственной персоной.
– Твою мать, Француз, – только и может сказать Гус, и мы крепко обнимаем друг друга.
В зеркальном отражении за стойкой я вижу, как на нас, двух обнимающихся здоровенных мужиков, исподтишка пялится допивающий кофе клерк за столиком. И Лейла тоже смотрит с нескрываемым любопытством. Она еще не поняла, в чем дело, и мысль о том, что я скрытый гомик, для нее чрезвычайно нова и интересна.
– Гус, сволочь ты этакая, сколько лет мы с тобой не виделись? – интересуюсь я, усаживаясь за столик.
– Столько не живут, Француз, – весело скалится Гус. Отхлебывает пива, одобрительно кивает, глядя на кружку. – А ты изменился. Помягчел. Спишь на мягком, много мяса потребляешь?
– Гус, хватит сленга, давай поговорим как люди. Я уже пятнадцать лет, как завязал.
– Это ты завязал. А я только оттуда. И для меня это никакой не сленг, чугунная твоя башка. – Снова отхлебывает, задумчиво щурится. – Пятнадцать лет… как время летит, епть…
– Гус, ты как привидение. Я уж позабыл, на хрен, все. Все говно забылось, остались только какие-то картинки яркие. Так бы и прогулялся сейчас по Марву. Тогда все так просто было… Помнишь, как мы жили в Марве?
– Совсем ты старик стал, Француз. А такой кабан был в поле… Хрена там помнить – дыра дырой. Только пиво там и хорошее. Да девки недорогие. Я только вчера оттуда. А говна там и сейчас хватает, даже больше стало, – говорит Гус.
Некоторое время мы молчим. Гус сосредоточенно жует острый мясной рулет.
– Кто ты сейчас – штаб? – интересуюсь я.
– Да нет, бери выше. Воррент я.
Гус снова прикладывается к кружке. Я делаю Сэму знак повторить. Качаю головой:
– Служака, мать твою. Взвод дали?
Гус кивает:
– Альфа-три, первый третьего.
– И давно?
– Года три тому.
– Надо же, ты – и унтер. С ума сойти. – Я никак не могу представить громилу Гуса в подофицерской форме.
Сэм приносит нам еще по кружке.
– Чем занимаешься? Женился, поди? – спрашивает Гус.
– Не-а. Не женился. Подруга вот есть. Закачаешься какая, – хвастаюсь я. – Железками понемногу приторговываю.
– Не женился? А тогда чего слинял-то?
– Да как тебе сказать. Это сейчас все хорошо вспоминать. А тогда достала меня тупость эта. До печенок. – Я кручу вилкой кусочек рыбы на тарелке. – И жена у меня была. И дочь есть, большая уже. Развелся лет пять назад.
– Тоже достало? – понимающе спрашивает Гус.
Я неопределенно киваю.
– Француз, ты как был перекати-поле, так им и сдохнешь, – совершенно беззлобно констатирует Эрнесто.
Я удивлен. Такие отеческие нотки звучат в его голосе, что меня так и тянет выговориться. Это ж надо, как звание человека меняет.
– На самом деле у меня все хорошо, – говорю я, словно оправдываясь. – Есть свое дело, правда маленькое, есть где жить, с кем спать.
– Да не то это все, – заявляет Гус, жуя мясо. – Ты как был морпехом, так им и остался. А то, что слинял, ни хрена не изменило. Тут ведь у вас сложно все. Воля, блин. Что с ней делать-то? На хлеб мазать? Так масло повкуснее будет. Что, не так? Не надоело еще свободное предпринимательство? – Последнюю фразу Гус произносит с издевательской гримасой.
– Не знаю, Гус, может, ты и прав. Знаешь, старик, а взвод тебя сильно изменил. Солиднее сделал, что ли… Нипочем бы не поверил тогда, что ты вот так говорить можешь. Тебя ж, кроме драки и девок, и не интересовало ничего.
– Я повзрослел, мать твою. – Гус склоняется ко мне. – А вот ты – постарел. Чувствуешь разницу, Француз? Но все равно я рад тебя видеть. Просто чертовски рад. Это ж надо, как тесен мир. Захожу выпить холодненького в первую же забегаловку – и встречаю тебя.
– Наши-то где?
– Да кто где. Пораскидало. Взводный теперь уже комбат. Подполковник. Сало в офицерскую школу свалил, белой костью заделался. Кто-то пенсию выслужил. Дарин облажался – на мину наступил. Закопали.
– На мину? На учениях, что ли? – удивляюсь я.
– На Тринидаде высадку отрабатывали. Какой-то выблядок из местных самоделку на берегу установил. Дарин и вляпался. Ноги напрочь оторвало. Только и мелькнул жопой в воздухе.
– Блин! – с чувством говорю я. – И до вас докатилось, значит?
– Что значит «и до вас»? – подозрительно спрашивает Гус. – С нас оно и началось. В колонны на марше стреляют. Тропы в джунглях минируют. В военном городке снайпер двух баб замочил. Среди бела дня. Из магазина шли.
– Я думал, только у нас такое говно, – качаю я головой.
– Оно везде. И скоро каша будет крутая. Все к тому идет. Жопой чую. На Тринидаде часовые уже конкретно оборону держат. Стреляют там каждый день. Боеприпасы оттуда вывозят, склады чистят. Увольнения отменены. Тут еще попроще, у англиков. А у латинцев – полная труба. Ты в курсе, что у них набор запрещен? Больше оттуда ни одного рекрута. И всех, кто оттуда призвался, потихоньку перевели к черту на кулички. Независимо от званий и заслуг.