Ностальгия - Страница 72

– Всем свободным от службы, построение на своих линиях, – раздается по батальонному каналу.

9

Когда монотонный тяжелый гул и тусклое освещение внутри отсека доводят меня до состояния полной обрыдлости, вылезаю на броню. Хоть какое-то разнообразие. Стены джунглей по сторонам узкой просеки черны и непроницаемы. Небо – узкая голубая полоска высоко над нами, далекие кроны окружающих дорогу деревьев почти скрывают его, нависая над просекой. Изредка пейзаж украшают перевернутые сгоревшие машины. Саперы под прикрытием пары бронемашин возятся на обочинах, заравнивая воронки при помощи огромного зеленого бульдозера, перемешивают с землей свежие побеги – джунгли постоянно наступают на нашу территорию. Впереди колонны – обязательный автоматический танк с тяжелым противоминным катком и кучей специальных приспособлений для обнаружения и подрыва фугасов. Из-за него скорость наша не превышает тридцати километров, мы часто останавливаемся, когда конвой обнаруживает что-то подозрительное, и утюжит красную почву, и движение нашей бесконечной железной змеи напоминает скорее судорожное подергивание, чем марш к очередному опорному пункту.

– Осторожнее, садж, – говорит мне башенный по внутренней связи, когда я до пояса высовываюсь через верхний люк, потом сажусь, свесив ноги вниз, и вытягиваю наверх свою винтовку. – Стреляют часто, сволочи. Первый взвод сегодня два раза доставали.

– Учи ученого, – ворчу я, оглядываясь в непроницаемые заросли. Постоянное напряжение в ожидании неминуемого сюрприза – пули, мины-ловушки или какой-нибудь экзотической заразы – изматывает до полного равнодушия и притупляет чувство самосохранения настолько, что, когда надо выбрать – сидеть в невыносимой тесноте и безопасности железных стен или с риском для жизни глотнуть свежего воздуха, – выбираешь последнее. Хотя свежим этот воздух, пропитанный паром выхлопов пополам с густой едкой пылью, от которой на зубах скрипит, несмотря на все фильтры, назвать можно только в сравнении со спертой душной атмосферой под броней.

Четвертые сутки мы ползем и ползем в глубину Тринидада. Просеки в диких джунглях сменяются полями, иногда рисовые чеки с зеленой вонючей водой тускло блестят на солнце, ползут мимо нищие деревушки – мы обходим их стороной, потом снова джунгли, потом опять поля со скудной растительностью – почва Тринидада плохо родит без специальных сложных удобрений, а где их взять нищим крестьянам? Потом мы вползаем за колючку очередного опорного пункта, выстраиваемся рядами, включаем радужные пузыри силовых полей и обустраиваемся на ночь. Наш контроль над территорией простирается на пару километров вокруг колючих спиралей. Ну от силы еще на пару, если учесть воздушных наблюдателей. Для тех, кто сдуру или по службе отлучится дальше, начинается волшебная страна, где не действуют законы бытия и где люди бесследно исчезают среди бела дня.

Сидим вдоль борта «Томми», силовое поле вокруг – волшебный щит от окружающей дряни, мы впервые за много часов можем снять шлемы и подышать нормальным воздухом. Ем, не чувствуя аппетита, совершенно механически. Наши рационы, если вдуматься, сделаны из одного и того же, лишь химические добавки придают им подобие разнообразного вкуса, но капризное тело трудно обмануть, усталые вкусовые рецепторы все неохотнее поддаются на нехитрый обман, и вот уже мы перекатываем во рту не тунца или курицу, а самое настоящее дерьмо по вкусу и запаху, разве что происхождение этого дерьма искусственное, оно выращено в гидропонных чанах из генетически модифицированных дрожжей в вонючем сложносбалансированном бульоне. То, что наша еда содержит «все необходимое для нормальной жизнедеятельности в экстремальных условиях», не делает ее более желанной.

– Жрем дерьмо, перевариваем дерьмо, высираем дерьмо, мать его, – ворчит Паркер. – Я только не пойму никак – не проще сразу вываливать его в гальюн, минуя желудок?

– Не трави душу, – говорит, облизывая ложку, Нгава. – Лучше такое дерьмо, чем пустой желудок. Тебе голодать не приходилось, видимо.

– Лучше голодать, чем такое жрать, собака ты помоечная, – огрызается Паркер.

– Посмотрел бы я на тебя, когда ты неделю на воде да траве посидишь, – не сдается Нгава. Его глаза, ярко-белые на черном лице, сверкают в полутьме.

– Заткнулись, оба! – приказываю я, враз гася начинающуюся перепалку.

– Смотри туда!

Нгава тычет рукой в темноту, потом берет свой недоеденный брикет и, широко размахнувшись, зашвыривает его как можно дальше. Пузырь силового поля на мгновение вспыхивает яркими точками в месте, где пролетает липкий комок. Он падает где-то за заграждением, среди минных полей, и тут же в темноте слышится шум яростной схватки. Возня и сдавленные крики привлекают внимание наблюдателей. Осветительная люстра распускается в высоте, заливая неживым белым светом изрытый траншеями холм над нами. В этом свете мы завороженно смотрим, как расползаются от проволоки, подальше в спасительную темноту, бесплотные маленькие тени – дети из недалекой деревушки. Пулеметчик с вершины холма за нами бьет по ним короткими очередями, то ли выполняя инструкции, а скорее от скуки, для развлечения. На войне туго с досугом. Одна из теней корчится, прошитая тяжелыми пулями. Тоскливый вой смертельно раненного зверька хватает за душу.

– Они что, за жратвой по минному полю приползли? – спрашивает удивленно Калина.

– Нет, на тебя, придурка, полюбоваться, – отвечает Нгава. – Они тут все жрут – крошки с обертки слизывают, банки выпаривают, вот такой объедок, как у тебя, – ужин для целой семьи. То, что тебя учили жрать на курсах выживания, для них нормальная еда. Личинки, змеи, лягушки, молодая кора, грибы местные. Это если повезет.